Центромурцы - Страница 11

- Вы ранены, Григорий Сергеич! - вдруг вскрикнула она, заметив, что Болотов с трудом поворачивает голову.

- Контузия. - И с еще большей неохотой Болотов рассказал о походе Т-23, бое и гибели. Об этом не хотелось вспоминать.

Вайда-губа - кладбище кораблей. На берегу - голый скелет выброшенного бурей "Ледокола-5", у берега - надвое переломленный "Василий Великий", в заливе - труба затонувшего "Сполоха", а мористее, на входном рифе, расстрелянный Т-23. Невыносимое место.

Долго шли пешком, и было нечего есть. Потом встретили лопарей с оленями, ели страшные вещи. Дальше - на оленьих запряжках. Сани без полозьев, вроде байдарки с обрубленной кормой. На них кажется, что страшно быстро едешь: летит снег и кружится голова. Впрочем, голова, может быть, кружилась от голода.

Наконец добрались до Сеть-Наволока, там застали французский катер и на нем пошли в Александровск. Оттуда - просто пароходом.

Добрая Косточка расплакалась. Наскоро размазав по лицу слезы, вытащила из чемодана банку малинового варенья - присланного из России, настоящего, необычайно ценного, но, по ее мнению, совершенно необходимого для потрясенного организма Болотова.

После варенья, чтобы отвлечь его от неприятных мыслей, села рассказывать новости. В Мурманске, конечно, все по-старому, только исчезли русские папиросы и взбесился Мокшеев. Почему-то увез Нелли Владимировну из их чудесного дома - там теперь французские артиллеристы - и поселился с ней в вагоне. И не то чтобы просто поселился на путях, а загнал свой вагон почти в Колу, куда никто не ходит. А если кто и придет - не принимает. Бедная Нелли Владимировна!

Болотов молча курил. Равнодушие его было неколебимо. Позавтракав, он отблагодарил Косточку, попросил у хозяина бритву, привел себя в порядок и вышел.

Он пошел в Колу.

22

Он шел в Колу. На путях была жидкая грязь и те же кучи консервных банок, те же горы нечистот. Страшна консервная жизнь Мурманска!

На открытой платформе солдат-француз чинил сапог и пел непристойную песню, на соседней - двое непонятной национальности возились с издававшей кислую вонь походной кухней, напротив из прибывшего с юга состава высаживались пассажиры - все больше офицеры.

Пар шел от земли и от воды, пар заволакивал невысокое небо, сквозь пар тускло светило расплывчатое солнце, проклятое мурманское солнце. Хорошо бы уехать сегодня же.

- Где здесь начальство?

Болотов остановился. Перед ним стоял невысокий мичман в распахнутой шинели. Засунув руки в карманы, он балансировал на рельсе и с интересом разглядывал Болотова.

- Что нужно?

- Начальство, штаб, высшее командование или еще что-нибудь.

Болотов повернулся и рукой показал на стоявший кормой "Глори". На нем красно-белой тряпкой висел флаг адмирала Кемпа.

- Вот оно, ваше начальство.

- Это не мое - это английское, - подумав, ответил мичман. - А где наше? Болотов усмехнулся:

- Вы давно здесь?

- Четверть часа. Прибыл прямым вагоном из Питера.

Стало быть, один из спасителей родины. Стоит ли разговаривать? Но Болотов не утерпел:

- Что в Питере?

- В Питере? - переспросил мичман. - Весь Балтийский флот, и очень весело. Едят дохлых лошадей.

- Весь? Откуда?

- Откуда его вышибли - из Гельсинков. Теперь стоит у Николаевского моста и вместо службы занимается балтанцами... А как у вас? Говорят, налаженность?

Нет, надо идти в Колу. Говорить с любителем налаженности не о чем. Болотов двинулся вперед.

- Где же вышеупомянутое начальство?

Вышеупомянутое? Послать его, что ли, для смеха в Центромур?.. Однако сделать этого Болотов не успел. Собственной своей персоной Центромур подходил к разговаривавшим.

- Гришка? - Это был Плесецкий, и голос его звучал невесело. - Мы слыхали, что ты вернулся... Пойдем в штаб - доложишь о Т-23. Кстати, расскажешь, почему уехал с "Кокрэна".

Болотов расстегнул бушлат. Из внутреннего кармана вынул конвертик пергаментной бумаги, в котором хранил свой мандат. Вынул и отдал Плесецкому.

- Прощай!

Плесецкий побледнел. Больше делать ему было нечего.

- Знакомьтесь с начальством, - в последний раз взглянув на мичмана, сказал Болотов. Опустил голову и прошел между своими собеседниками. Теперь до самой Колы он не остановится. Теперь никто не сможет помешать, - он знает, что сделает в Коле. Но, снова взглянув вперед, прямо перед собой увидел Мокшеева. Огромного, с темным лицом и трясущейся нижней губой.

Чуть вправо и прямо. Молча, не смотря, не оборачиваясь, Болотов прошел мимо Мокшеева и всей спиной почувствовал, как тот смотрит ему вслед.

"Смотри, боров, смотри!"

23

- Не принимают! - с площадки пропищал скопец. Теперь он был настоящим евнухом и этим, видно, гордился. - Не принимают! - Попробовал захлопнуть дверь, но она вырвалась у него из рук. И хорошо, что вырвалась, иначе он вылетел бы в грязь.

Отведя скопца рукой, Болотов прошел в вагон. В коридоре были ящики консервов и сваленный как попало памятный домашний уют: диванные подушки и медвежьи шкуры. Людей не было.

- Нелли Владимировна! - негромко позвал Болотов.

Она появилась в одной из дверей, бледная, в голубом платье. Еще более воздушная, чем прежде. С удивлением Болотов заметил, что она сильно напудрена и закатывает глаза.

- Жорж! - вскрикнула она, хватаясь за дверь.- Это вы, Жорж?

- Да, это я,- вдруг сказал Болотов. Это было глупо, но он не мог удержаться. А теперь нельзя было даже поздороваться.

Нелли Владимировна комкала платок. Надо было начинать, но как начать - она не знала. Может быть, прямо?